Владимир Владимирович Набоков занимает одно из основных мест среди русских поэтов. Он все время не терял веры, что возвратится на Родину или на самом деле, или в собственных произведениях. В одном из своих стихотворений он написал такие замечательные слова: Верь: вернутся на Родину все, вера ясная, крепкая: с севера лыжи неслышные, с юга ночная фелюга. А в эмиграции им создано большое число романов, в которых отражены ностальгическая тоска по России, депрессия людей, выплеснутых за борт, потерянных, случайных и ненужных на чужой земле. "Пнин" ли, "Машенька" ли окажутся в руках нынешнего читателя (эти произведения поразительно однотипны) даже, несмотря на то, что и Тимофей Пнин, и Лев Глебович Ганин отгорожены один от другого без малого полувеком. Удивляет другое (отнюдь не род их занятий): неустроенный быт, совершенное отсутствие корней, семейственности. Да и зачем начинать все это, пускать корни в чужую землю, когда все они обрублены и остались в России? Нет, никогда пансион, в котором поселился Ганин — главный герой романа "Машенька", не заменит ему Родину. Настораживает ненужность всех этих людей: Ганина, учителя математики Алферова, старого русского поэта Подтягина, Клары, смешливых танцовщиков. Кто они и зачем живут? Затем, чтобы "продавать свои тени, снимаясь в кинематографе", как это делает Ганин? "Вставать и ездить в типографию каждое утро", как это делает, принуждая себя, Клара? Ходить, унижаться, клянчить визу, объясняясь на плохом немецком языке, как вынужден это делать Подтягин? "Искать ангажемент", как ищут его танцовщики? И ради чего? Ради того, чтобы попасть Подтягину в Париж, где дешевле вино и меньше средств уходит на жизнь; Ганину же, Кларе лишь затем, чтобы не умереть с голоду и поддержать свое жалкое существование здесь? Нет. Не обустроиться, не осесть, не обосноваться с дальновидными прицелами на будущее. Они живут одним днем, о будущем не думают — они его боятся. И прошлое, и предполагаемое будущее осталось в России. Но каждый из них боится себе в этом сознаться, извлечь из глубин своего подсознания горькую правду — истину и сказать: "Я всего лишь статист здесь, временщик, перекатиполе. Черная, худая тень в фальшивых экранизированных постановках". Боятся сказать, потому что вслед за правдой (они это понимают) должен последовать самый бескомпромиссный и радикальный расчет с жизнью. А как тогда жить, как заполнять скучные дни? И приходит тогда мельтешение, мелкие бытовые романчики и бульварные мелодрамы, которые, конечно, не есть жизнь, а лишь жалкое подобие ее. Трагикомично читаются строки, когда "Подтягин заходил в комнату хозяйки пансиона, поглаживая черную ласковую таксу, пощипывал ее уши, бородавку на серой мордочке и рассказывал о своей стариковской, мучительной болезни и о том, что он уже давно хлопочет о визе в Париж, где очень дешевы булавки и красное вино". Омерзительна связь Ганина с Людмилой. Это не любовь, это всего лишь "механические схватки" на полу таксомотора. Никто из нас не сумеет и не смеет кинуть камень в Ганина: так сложились обстоятельства, так задавлен человек событиями. Но Набокову удивительно другое: как человек, который попал в такой жуткий переплет, когда самое время сломаться, сдаться, смириться, на милость рока уповая, пытается сохранить свое "я", пытается отстоять право называться и быть Человеком, Личностью. "Где же тут самобытность, одухотворенность? Одни только пошлость и грязь!" — может воскликнуть проницательный читатель. Но, с другой стороны. Людмила-то верит в любовь Ганина. Пусть она недалека и приземлена, даже глупа. Но разве нравственный закон распространяется только на избранных? А это было бы безнравственно, если бы Ганин открыл ей свои истинные чувства, свою нелюбовь. Пусть бы не убил этим, но огорчил бы, выбил из колеи такого же человека, оказавшегося вне родного пепелища. Здесь Набоков следует за лучшими традициями русской классической литературы, за блестящими образцами, ниспосланными нам гениями Пушкина, Толстого и Достоевского. Помнится, еще Пушкин "не позволил" Татьяне в своем романе "Евгений Онегин" бросить мужа генерала-старика, потому что он, веривший в любовь своей жены, не вынес бы этого, погиб. А Татьяна понимала, что собственного полноценного счастья у нее с Онегиным не получилось бы, так как в основу этого счастья было бы заложено фактически преступление. И она живет с мужем без любви и находит в своей жертве высшее блаженство и высшую гармонию духа. Помнится, что Достоевский не позволял Раскольникову убить старуху-процентщицу, ставшую "прорехой на человечестве". А чем Людмила лучше или хуже старухи? Ей-то почему можно причинять боль и страдания? Набоков считает, что нельзя, и в таком духе "заставляет" действовать своего героя. Хотя и жертвой в общем-то нельзя назвать поступок Ганина, но он тоже находил в нем высшую гармонию духа, потому что, "тоскуя и стыдясь, он чувствовал, как бессмысленная нежность — печальная теплота, оставшаяся там, где очень мимолетно скользнула когда-то любовь,— заставляет его прижиматься без страсти к пурпурной резине ее поддающихся губ". Удивительно проницательному читателю в истории с Людмилой и другое. Как Ганин, безусловно правый и чистый, чувствует стыд, который должен был бы родиться в Людмиле, за Людмилу. Ему стыдно за ее ненатуральность, фальшь. Он вынужден скрашивать неловкость ею же созданного положения. Как это по-русски, как это по-набоковски! Так же поступит и Пнин — герой другого романа, когда встретит на корабле своего более удачливого соперника, который предательски разлучил его с любимой женщиной. В нем даже и мысли не рождается посчитаться. Наоборот, он стремится скрасить чужую неловкость и первым начинает разговор. Была у Ганина и настоящая любовь. Была Машенька, которая осталась в России. И у него в ожидании Машеньки, которая должна скоро приехать к мужу, начинается "удивительный роман", как он сам скажет Подтягину. Но роман ли? Но любовь ли? И Ганин, внезапно увидев на фотографии Машеньку, тем не менее, остается верным себе и своим принципам. Не Машеньку он боготворил, а четыре дня любил свое собственное воспоминание. И за эти четыре дня "он до конца исчерпал свое воспоминание, до конца насытился им, и образ Машеньки остался вместе с умирающим старым поэтом, в доме теней, который уже сам стал воспоминаньем". Набоков завершает свой роман как-то по-чеховски, загадочно и лаконично. А мы остаемся в недоумении, а лучше сказать, полагаем, что любовь и Машенька для Ганина навсегда остались в России — без России, без Родины не может возникнуть настоящая любовь. Можно еще подумать, что Ганин пожалел себя самого, не посмел повстречаться с Машенькой, опасаясь увидеть, что она сильно переменилась. Не за что стало держаться ему в данной "зарубежной" жизни, а потому порой становится лучше существовать отвлечениями, воспоминаниями, блаженными мечтаниями и грезами. Малодушие — это измена собственным принципам? Можно с этим и согласиться, и нет. У каждого свое право выбора.
