Многие современники Державина считали его придворным поэтом. Но он никогда таковым не был, несмотря на попытки склонить его к этому (вспомним безуспешное увещевание поэта А. В. Храбровицким, статс-секретарем Екатерины II). Его стихи говорят о бренности жизни, о смерти и бессмертии. Державин не мог стать ручным стихотворцем и из-за своего горячего нрава. "В правде черт", — говорил он сам о себе. Впрочем, он умел и властвовать собой. Характер заставлял его наперекор вельможам и царям говорить "истину... с улыбкой". Ведь без простодушной улыбки, себе на уме, царям ничего подобного сказать нельзя. А Державин говорил и умел, пусть не всегда, добиваться своего, зная, что правда на его стороне. Возможно, подобная "рассудочность" его позиции во многом объяснялась тем, что Державин вступил в литературу уже немолодым, много повидавшим и пережившим человеком. И закончил путь монументальным восьмистишием, одой "На тленность". Он написал оду за два дня до кончины и подтвердил этим, что остался поэтом в мире до гробовой доски. Текст оды на грифельной доске, написанный рукой поэта за два дня до смерти, постепенно тускнел и осыпался, подтверждая свойства "реки времени". Но звуки его лиры еще слышны, вера в слово крепка. И по-прежнему величественно, красноречиво и прекрасно говорит нам о бессмертии души, об истине и Боге "старик Державин". В сознании своей правоты он всегда обращался в стихах к Богу, к Высшему Судии. Находясь под судом после тамбовского губернаторства, в оде "Величество Божие" он создает гимн во славу Творца, но не может не воскликнуть: Но грешных пламя и язык Да истребит десницы строга! Эта мысль была почерпнута поэтом из одного из псалмов книги Давида. После счастливого оправдания Державин обращается еще к одному псалму "Милость и суд воспою Тебе, Господи", и под гнетом мучающих его размышлений о суде и справедливости поэт вновь и вновь развивает излюбленную тему, используя ту же неисчерпаемую книгу Давида. В переложении очередного псалма "Истинное счастие" он вновь обрушивается на "беззаконников": Они с лица земли стряхнутся, Развеются и разнесутся, Как ветром возметенный прах. Используя псалом в стихотворении "Радость о правосудии", Державин говорит: Да правый суд я покажу, Колеблемы столпы земные Законом Божьим утвержу... В переложении из псалма "Доказательство творческого бытия" поэт рисует величественную картину мира: Небеса вещают Божью славу... Нощи нощь приносит весть... Охватывая в воображении как бы сразу все — мироздание, бездны и выси, поэт словно стремится взлететь туда, где можно дышать полно, не боясь ледяного и разряженного воздуха. Но это удавалось ему далеко не всегда. А если удавалось, то оттого, что ногами он всегда крепко стоял на земле. Его чеканное (через Юнга восходящее еще к библейскому) "я червь — я Бог" было и метафорой, рисующей образ самого поэта. Ведь о том же позднее говорит и Пушкин, являя поэта, погруженного в "заботы суетого света", но с душой, готовой встрепенуться, как "пробудившийся орел". Державин искренне полагал, что поэт призван изобразить человеческую душу, словно художник-акварелист, не отрывающий от листа бумаги кисти, пока рисунок не закончен. Это удалось ему в оде "Бессмертие души": Как червь, оставя паутину И в бабочке взяв новый вид, В лазурну воздуха равнину На крыльях блещущих летит, В прекрасном веселясь убранстве, С цветов садится на цветы: Так и душа небес в пространстве Не будешь ли бессмертна ты? Определив в "Доказательстве Творческого бытия" гармонию мироздания как главный аргумент Божьего присутствия в мире, Державин живописует его картины с лирическим удивлением перед Творением, перед грозной и прекрасной его тайной, а не просто как созерцатель: В тяжелой колеснице грома Гроза, на тьме воздушных крыл, Как страшная гора несома, Позднее в "Памятнике" поэт записывает себе в заслугу умение "в сердечной простоте беседовать о Боге". Одой "Бог" он начинает свое собрание сочинений. Державин всегда отмечал первостепенность для стихотворца религиозной поэзии. В своем "Рассуждении о лирической поэзии" Г. Р. Державин писал: "В духовной оде удивляется поэт премудрости Создателя, в видимом им в сем великолепном мире чувствами, а в невидимом — духом веры усматриваемой; хвалит провидение, славословит благость и силу Его". У самого Державина Бог — это песнь, и восхищенное любование мирозданием, и определение своего места в нем, это — и удивление перед Создателем и созданием, и своеобразный лирический символ веры. Осмыслив изложенные моменты из творческого поэтического наследия Г. Р. Державина, можно утверждать, что назначение поэта он видел прежде всего в посредничестве его между Создателем и людьми.
